Сказки из жизни - Светлана Бестужева-Лада

– Вот ты где! – раздался звонкий женский голосок. – А я тебя по всему залу высматриваю. Что же ты гостей бросил?

Меньше всего сейчас Андрею хотелось общаться именно с обладательницей этого звонкого голоска. Лелечка, его последняя подружка, топ-модель, объект зависти всех знакомых мужчин. Роскошная русоволосая синеглазка, с ногами непомерной длины и эталонной фигурой.

Правда, главным ее достоинством в глазах Андрея было то, что девушка без напряжения могла молчать часами: полировать и без того безупречные ногти, задумчиво курить длинную сигарету, разглядывать любые картинки – хоть в энциклопедии, хоть в модных журналах. Она раздражала Андрея меньше всех остальных женщин, но… Но молчаливость компенсировалась почти полным отсутствием интеллекта: разговаривать Лелечка могла только на самые простые темы и разнообразием, равно как и обширностью, ее словарь не отличался.

– Я тебе нужен? – сухо спросил Андрей.

Надо же было ей вклиниться на самом интересном месте!

– Мне? Нет, зачем? Мы же никуда не едем сегодня, а в постель идти еще рано…

– Леля, мы не одни, – сквозь зубы прошипел Андрей.

– А что такого я сказала? Мы же в основном в постели…

– Леля!!!

Интонации девушка понимала гораздо лучше, чем слова. Нисколько не обидевшись, она кончиками пальцев послала Андрею воздушный поцелуй и удалилась своей фирменной походкой. Андрей с нетерпением обернулся к Ивану Ивановичу, но того уже ангажировал какой-то длинноволосый то ли кинокритик, то ли искусствовед, и, судя по всему, прерывать начатую беседу собирался не скоро.

Андрей сделал маленький глоток вина из бокала и чуть заметно поморщился. Очень изысканно, конечно, но лично он предпочитает что-нибудь посолиднее. Глоток бренди, например. Или рюмочку хорошего марочного коньяка. Но матушка давно вбила ему в голову, что на светских мероприятиях немыслимо подавать крепкие напитки, иначе неизбежно скатишься до уровня богемы. А мы, Лодзиевские…

«А мы, Лодзиевские, таких голубых кровей, что можно подумать – прямиком от Габсбургов или Бурбонов происходим. Впрочем, в дальних родственниках у отца, кажется, числились и Понятовские, и Бранницкие. Но только что числились, да и намекала на это, в основном мама, отец помалкивал. Чудо, что с такой родословной он уцелел в нашей сумасшедшей стране. И еще большее чудо, что в этой стране он жил так, как если бы являлся подданным какой-нибудь европейской страны…»

Действительно, сколько Андрей себя помнил, в доме всегда было полно прислуги. Домработницы, как таковой, не было, зато были домоправительница, горничная, кухарка и шофер, а также приходящие полотеры, мойщики окон, приглашаемые на вечер официанты и повара.

У маленького Андрюши была няня, потом ее сменила гувернантка-немка. Английскому и французскому мальчика тоже обучали дома, по какой-то особой методике, а итальянским – профессиональному языку архитекторов – сам отец, находя для этого несколько часов в неделю, как бы он ни был занят.

«Вот и получилась династия, где я – зодчий чуть ли не в пятом поколении. И, наверное, последний отпрыск старинного рода: на мне он благополучно и прервется».

Сначала Ада отвергала всех потенциальных невест, предъявляя к будущей снохе и матери своих внуков совершенно немыслимые по современным меркам требования, потом сам Андрей привык к беззаботной холостяцкой жизни и уже сам пресекал попытки матери сосватать ему ту или иную «подходящую девушку».

Со всеми этими девушками, обладавшими безупречными манерами, тонким вкусом и, разумеется, прекрасным образованием, ему было нестерпимо скучно. А уж лечь с такой в постель – все равно, что положить на супружеское ложе прекрасную говорящую куклу, которая никогда не допустит никакого промаха, будет говорить только то, что следует говорить, и делать то, чего от нее хотят. Потому что своего «я» при такой свекрови, как Аделаида, ни у кого быть не могло по определению. Даже при жизни отца домашние проблемы решались исключительно хозяйкой.

А уж когда она овдовела… Фраза: «Мы, Лодзиевские» звучала в их доме не реже трех раз в неделю. Собственно говоря, Лодзиевским-то был отец Андрея, тоже Андрей, только Антонович, известнейший советский архитектор. Судьба словно ворожила ему: в самые трудные времена он, чистокровный поляк, аристократ, никогда этого не скрывавший, равно как и не желавший вступать в партию, был обласкан всеми властями, с которыми ему довелось работать.

Андрей Антонович, тогда еще – Анджей, родился в начале века в Варшаве, но перед самым началом Первой мировой войны родители надумали перебраться в Россию. Им казалось, что там их состояние и их единственный сын и наследник будут в большей безопасности, нежели в Польше, по которой любая европейская война проходила безжалостным катком. Четырехлетним ребенком Анджей оказался в Москве, и этот «варварский» город, с его «сорока сороками» пестрых церквей и лабиринтом узеньких переулков показался ему какой-то очередной сказкой.

Но через несколько лет сказка превратилась в кошмар. Обстреливали Кремль, по улицам ходили страшные бородатые люди в солдатских шинелях и матросских бушлатах, прислуга разбежалась, роскошная барская квартира на Остоженке то и дело подвергалась нашествиям каких-то ревизий и комиссий. Правда, в Польше, по слухам, было еще хуже. Решили кружным путем добираться до Франции, где осталась богатая и влиятельная родня, но тут свалилась новая напасть: тиф.

Мать Анджея, ослабевшая от всех испытаний и переживаний, умерла всего через три дня, почти сразу впав в беспамятство. Ей, признанной польской красавице, которой не исполнилось еще и тридцати лет, и в голову не приходило, что жизнь может быть такой жестокой, грязной и холодной.

В шестнадцать лет она, Юзефа Понятовская, богатая невеста, встретила не слишком родовитого, но уже знаменитого и состоятельного архитектора – Анатоля Лодзиевского, и через несколько месяцев, сломив сопротивление сановной родни, вышла замуж. Вопреки всем предсказаниям, брак был очень счастливый, но наступившее время не благоприятствовало семейному благополучию…

Где похоронили мать, Анджей не знал – сам был в беспамятстве, как и его отец. Но обоим каким-то чудом удалось выздороветь и даже добраться до Киева, где вот-вот должна была начаться нормальная жизнь. Но она все не начиналась и не начиналась, а потом главным стало – найти средства к существованию, поскольку Франция с ее банком, где хранилась большая часть состояния Лодзиевских, все еще была недосягаема.

А потом… потом Лодзиевскому-старшему расхотелось рисковать жизнью, ради призрачной возможности снова стать богатым аристократом, и он тихонечко стал устраиваться в немного похожем на Варшаву городе, благо поляков там было предостаточно. Нашлись заказчики, появилась мастерская, сын пошел в школу, где получал хоть и бесплатное, но сравнительно неплохое образование. Остальному он обучал его сам, а в начале тридцатых отправил в Москву, получать уже высшее образование, поскольку юноша явно был более чем талантлив.

В следующий раз Андрей увидел отца лишь тогда, когда приехал на его похороны. Сердце старого аристократа не выдержало одиночества, бессмысленных требований всевозможных начальников, начала чего-то непонятного, темного и страшного, надвигавшегося на страну. Оказалось, что быть дворянином – смертельно опасно. А еще оказалось, что своей смертью Анатолий Лодзиевский избавил сына от клейма «сына ссыльного». Против этого был бы бессилен любой талант.

Зато, похоронив отца, Андрей с чистой совестью писал во всевозможных анкетах о том, что он – круглый сирота, что родители скончались не в эмиграции или в ссылке, а где положено, и что родственников у него вообще не имеется – ни близких, ни дальних. И даже о том, что родился в Варшаве, не упоминал: сделал местом своего рождения Москву. И та в долгу не осталась.

Когда в середине тридцатых годов студент последнего курса архитектурного института получил первое место на конкурсе проекта дворца культуры для одного из московских районов, никто и представить себе не мог, что этот проект случайно попадется на глаза самому главному человеку в стране. И что проект этот будет абсолютно соответствовать его собственному вкусу, хотя он мало что смыслил в архитектуре. Но это случилось – и молодой архитектор начал делать совершенно фантастическую карьеру, став тем самым исключением, которое подтверждало общее правило.

Андрей Анатольевич был лауреатом всех мыслимых премий и кавалером многочисленных орденов, его проекты неизменно завоевывали первые места и золотые медали на всевозможных конкурсах, столица была (и по сей день) обязана ему несколькими десятками монументальных сооружений, спроектированных, кстати, с отменным вкусом, и посему оказавшимися как бы вне эпох и модных архитектурных течений. На зданиях, спроектированных в мастерской Лодзиевского, стояла как бы незримая печать избранности, элитности, что особенно почиталось номенклатурой во все времена.